Простое счастье Давида Дорна

77 лет назад, в августе 1943 года Давид Дорн приехал в Воркуту. Не по своей воле, а отбывать трудовую повинность в Воркутлаге как этнический немец. Сегодня ему 96. Он рассказал нам, как Воркута стала для него второй родиной, почему он отказался от репатриации и каким был самый радостный момент в его жизни.

Договориться о встрече с воркутинским долгожителем удалось не сразу. Дочь Екатерина сомневалась, что здоровье позволит ему общаться с нами. Но Давид Соломонович отложил в сторону ходунки, расправил плечи и в прихожей встретил гостей лично.

Давид Дорн. Фото Владимира Юрлова

Его глаза почти не видят, слух подводит, он может забыть о событиях вчерашнего дня, но все, что произошло с ним в молодости, помнит отчетливо.

Давид Дорн — этнический немец. Родился в 1924 году в Марксштадском кантоне Национальной Автономии поволжских немцев. В 1941 году, после ликвидации Автономии область переименовали в Марксовский район Саратовской области. Семья была большая — родители и девять детей. Но коллективизацию и голод пережили не все. Давиду было 10 лет, когда не стало отца и матери, воспитанием выживших шестерых детей занялась старшая сестра.

СВИДЕТЕЛЬСТВО О РОЖДЕНИИ НА НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ

В августе 1941 руководство страны решило, что русские немцы особенно неблагонадежны и чем-то угрожают советскому народу. Началась депортация. Целые семьи переселяли туда, где люди, понимающие слова freund и feind (друг и враг — нем.), могли принести пользу воюющей с фашистами стране.

Так 17-летний Давид Дорн вместе с родственниками оказался в Казахской ССР, впоследствии вся его родня там и осталась. Чуть позже Давида отправили в Татарскую АССР на строительство железной дороги. Там он «вступил» в ряды Трудовой армии. Официально такого термина никогда не существовало, люди присваивали себе звание трудармейцев сами: это звучало менее унизительно, чем «вольнонаемный» или «ссыльный». Но свободными людьми трудармейцы не считались и по факту таковыми не были — работали под надзором НКВД СССР.

В одежной мастерской в Татарии Давид Дорн проработал год, научился шить телогрейки и ватные штаны для железнодорожников. Однажды ему сообщили, что он включен в формирующийся эшелон. Куда и на какой срок отправят — неизвестно. В полном неведении погрузился с остальными подневольными попутчиками в поезд. Ехали долго, все время хотелось спать и есть. Но страшно не было — наоборот, говорит, в какой-то момент даже стало интересно: молодость брала свое. Поздним летом 1943 года 19-летний Давид Дорн впервые ступил на землю, о которой до этого даже не слышал, и где на его глазах вырос целый город — Воркута.

Архивная справка

— Пустыня, одна тундра кругом, деревянные бараки и поселочки у каждой шахты, — вспоминает первые впечатления Давид Дорн. — Я почему-то не сказал, что шить умею, что к портному можно, а кто был без специальности, тех в шахту тогда сразу отправляли. Работал, как все, что тут скажешь. План выполняли, как же без него, война шла. Стране нужен был наш уголь. Как наработаешь норму, так и хлеба дадут. На горбушку заработал — вот и радость. Самое большое — кило двести, а потом стали по девятьсот граммов выдавать. Баланда — кусты какого-то гороха, чик-чик-чик — и уже «борщ». За работу денег не платили. Давали что-то на сигареты, спички, да на нужду какую. Все немцы тогда так жили.

Об этом тяжелом времени, проведенном в шахтах, он говорит с улыбкой, как-то по-мальчишески. Ручной труд, вырубленные тонны горной породы, погрузка в вагоны на лошадиной тяге и многочасовые смены — все это не кажется ему мучительным и несправедливым. Как не казалось и тогда.

«Все немцы» — маленькое поселение возле шахты № 4, получившее негласное звание «второй Германии». В поселке Рудник, который считают точкой отсчета Воркуты, специально построили пять бараков: три мужских, один женский, еще один барак долго пустовал в ожидании новых переселенцев.

Несмотря на то, что жили они обособленно, другие вольнонаемные и заключенные Воркутлага относились к представителям «вражеской» национальности доброжелательно. Все тогда были на равных, говорит Дорн:

— За то, что мы немцы, нас ненавидели и считали врагами только в Казахстане. Но потом узнали, что мы русские немцы. А в Воркуте свободно ходили по территории, без караула, мы же не были заключенными. Только отмечаться нужно было в комендатуре, что вот они мы, никуда не делись. Из зоны можно было выйти по специальному пропуску.

СПРАВКА ОБ ОГРАНИЧЕНИИ ПРАВ И СВОБОДЫ

В некотором смысле освобождение пришло в 1946 году. Трудовую повинность Давиду Дорну заменили на спецпоселение. На жизни и работе это особо не отразилось. В спецкомендатуре нужно было по-прежнему отмечаться, гражданская благонадежность оставалась под вопросом.

Работал на шахте «Капитальная», освоил несколько подземных профессий. Так постепенно привык к Воркуте.

В свободное между сменами время общался со ссыльной молодежью, в основном из своего небольшого поселения. Там же, в «воркутинской Германии», Давид встретился со своей будущей женой Марией. Впервые он обратил на нее внимание в шахте, где она работала на породоотборке. Ее отец тогда работал вместе с Давидом, он сам представил ему свою дочь.

Пара поженилась в канун пятидесятого года, а уже в 1951-м родилась первая дочь. В том же году семья Дорнов получила отдельное жилье в новом доме. Родились еще две дочери. Вместе супруги прожили почти семьдесят лет — до благодатной свадьбы Мария не дожила два месяца.

Полувольная жизнь Давида Дорна длилась до реабилитации в 1956 году. После полного оправдания у семьи Дорнов появилась возможность покинуть Заполярье, а позже и страну. Но вопрос об этом, говорит Давид Соломонович, на семейном совете даже не ставился:

— А куда уезжать? Зачем? Здесь у меня уже семья была, квартира. Работа постоянная. Нет, о переезде даже не думали. Тем более в Германию. И жена была категорически против. Даже когда Советский Союз закончился, тоже решили, что никуда не поедем. Родственники мои, сестра старшая и другие, которые жили в Казахстане, в девяностых уехали. Не побоялись, но несладко им там пришлось. Приходилось снимать жилье. А у нас тут квартира своя.

Чем полюбилась северная земля вынужденному переселенцу, понять сегодня сложно. Сейчас у Воркуты не лучшее время, воркутинцы все чаще стремятся покинуть некогда процветавшую «столицу мира».

Но пока мог, до 94 лет, Дорн выходил на улицу регулярно, наблюдал, как меняется ставший родным город.

— Шахты есть, уголь есть, люди есть, значит, и город есть! — со знанием дела говорит бывший шахтер.

На вопрос о самом радостном моменте его жизни в Воркуте Давид Соломонович, задумавшись на секунду, неожиданно выдал: «Когда в космос полетели!» Над вопросом о том, может ли он назвать свою жизнь счастливой, тоже недолго думал:

— Жил просто, работал в шахте, как все, отдыхал, как все, квартиру получил, женился, дети родились, внуки — вот оно счастье ведь, да.

То, как обошлось советское государство с ним и его родственниками, насилием не считает и обиды не держит. Обо всем рассказывает без надрыва и особых эмоций: «Время такое было, что поделать. Как все, так и я — просто жил, просто работал».

Провожал нас Давид Соломонович, как и встречал, — лично. И позируя для фото, в дверном проеме старик снова выпрямился и расправил плечи.

7×7-journal.ru